Неточные совпадения
Вообще Михайлов
своим сдержанным и неприятным, как бы враждебным, отношением очень не понравился им, когда они узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы кончились,
в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить. Голенищев первый высказал мысль, которую все
имели, именно, что Михайлов просто завидовал Вронскому.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним
имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были
в Москве. — Ну, Таня, вот тебе! — Достань, пожалуйста,
в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее
руку, удерживая ее
в своей и по трепливая сверху другою.
Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно
свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был
в жалком положении, но что было делать? Одно, на что
имел право муж, это было на то, чтобы потребовать удовлетворения с оружием
в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила
в богатом доме, все на
руках имела, весь
свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
Она полагала, что
в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью
своих господ и имеющей на
руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не
имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее
в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки не дает.
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив
руки за спину, как Томилин,
имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени жизнь помогала ему задумываться искренно:
в середине сентября,
в дождливую ночь, доктор Сомов застрелился на могиле жены
своей.
— Подпишет, кум, подпишет,
свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет
в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем
в стороне: сестра будет
иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие
руки вверх. — Выпьем, кум!
–…второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом для более благородного племени, а не
иметь своей самостоятельной роли
в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть и справедливого,
своего вывода господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься
руки и…
Я прямо пришел
в тюрьму князя. Я уже три дня как
имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил
в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной
руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
Обе сражавшиеся стороны не
имели огнестрельного оружия, и неприятели, при первых выстрелах, бежали, оставив
свои жилища
в руках победителей.
— Я знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я
имею влияние на мужа
в делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и вас я готова отступить от
своего правила.
В чем же дело? — говорила она, маленькой
рукой в черной перчатке тщетно отыскивая карман.
Этот Дарданелов, человек холостой и нестарый, был страстно и уже многолетне влюблен
в госпожу Красоткину и уже раз, назад тому с год, почтительнейше и замирая от страха и деликатности, рискнул было предложить ей
свою руку; но она наотрез отказала, считая согласие изменой
своему мальчику, хотя Дарданелов, по некоторым таинственным признакам, даже, может быть,
имел бы некоторое право мечтать, что он не совсем противен прелестной, но уже слишком целомудренной и нежной вдовице.
Другие признаки, совершенно незаметные для нас, открыли ему: этот человек был удэгеец, что он занимался соболеванием,
имел в руках палку, топор, сетку для ловли соболей и, судя по походке, был молодой человек. Из того, что он шел напрямик по лесу, игнорируя заросли и придерживаясь открытых мест, Дерсу заключил, что удэгеец возвращался с охоты и, вероятно, направляется к
своему биваку. Посоветовавшись, мы решили идти по его следам, тем более что они шли
в желательном для нас направлении.
— Не
в том смысле я говорил. Я такой обиды не нанесу тебе, чтоб думать, что ты можешь почесть меня за вора.
Свою голову я отдал бы
в твои
руки без раздумья. Надеюсь,
имею право ждать этого и от тебя. Но о чем я думаю, то мне знать. А ты делай, и только.
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел
в своей келье, одетый весь
в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его тело с родными и торжественно пронесли его на
руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни
имел уже дар делать чудеса и что его тело нетленно.
Все партии и оттенки мало-помалу разделились
в мире мещанском на два главные стана: с одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться
своими монополиями, с другой — неимущие мещане, которые хотят вырвать из их
рук их достояние, но не
имеют силы, то есть, с одной стороны, скупость, с другой — зависть.
Еще
в прошлом году, когда собирался я вместе с ляхами на крымцев (тогда еще я держал
руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря, — он, жена, святой человек, — что антихрист
имеет власть вызывать душу каждого человека; а душа гуляет по
своей воле, когда заснет он, и летает вместе с архангелами около Божией светлицы.
В европейском мещанском мире он видит два стана: «С одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться
своими монополиями, с другой — неимущие мещане, которые хотят вырвать из их
рук их достояние, но не
имеют силы, т. е., с одной стороны, скупость, с другой — зависть.
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты
в свет столь благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель,
в тебе злодея,
Что, власть
в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты
в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил…
Один будет начальник самовластный,
имея в руках силу, другой будет слабый подданник и раб совершенный, веление господа
своего исполнять только могущий.
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный
в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я
руку знаю, потому что недавно дело
имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Лиза подалась вперед, покраснела — и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла
своих рук: она чувствовала, что не
имела права отнять их, не
имела права помешать старушке выразить
свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных, бессильных
рук — и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот Матрос мурлыкал
в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось перед иконой,
в соседней комнатке за дверью стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала себе глаза свернутым
в клубочек клетчатым носовым платком.
А дело было
в том, что всеми позабытый штабс-капитан Давыдовский восьмой год преспокойно валялся без
рук и ног
в параличе и любовался, как полнела и добрела во всю мочь его грозная половина, с утра до ночи курившая трубку с длинным черешневым чубуком и кропотавшаяся на семнадцатилетнюю девочку Липку, имевшую нарочитую склонность к истреблению зажигательных спичек, которые вдова Давыдовская
имела другую слабость тщательно хранить на
своем образнике как некую особенную драгоценность или святыню.
Если каждый из нас попробует положить, выражаясь пышно,
руку на сердце и смело дать себе отчет
в прошлом, то всякий поймает себя на том, что однажды,
в детстве, сказав какую-нибудь хвастливую или трогательную выдумку, которая
имела успех, и повторив ее поэтому еще два, и пять, и десять раз, он потом не может от нее избавиться во всю
свою жизнь и повторяет совсем уже твердо никогда не существовавшую историю, твердо до того, что
в конце концов верит
в нее.
После я
имел это письмо
в своих руках — и был поражен изумительным тактом и даже искусством, с каким оно было написано:
в нем заключалось совершенно верное описание кончины бабушки и сокрушения моего отца, но
в то же время все было рассказано с такою нежною пощадой и мягкостью, что оно могло скорее успокоить, чем растравить горесть Прасковьи Ивановны, которую известие о смерти бабушки до нашего приезда должно было сильно поразить.
— Нет, Маслобоев, это не так, ты увлекся, — вскричал я. — Она не только не знает этого, но она и
в самом деле незаконная дочь. Неужели мать,
имея хоть какие-нибудь документы
в руках, могла выносить такую злую долю, как здесь
в Петербурге, и, кроме того, оставить
свое дитя на такое сиротство? Полно! Этого быть не может.
Арендовал у помещиков винокуренные заводы,
в большинстве городов губернии
имел винные склады, содержал громадное количество кабаков, скупал и откармливал скот и всю местную хлебную торговлю прибрал к
своим рукам.
— Вот хоть бы тот же капитан Полосухин, об котором я уж
имел честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый старец… а старец, знаете, как не надеялся на
свою силу, идет и на всякий случай по пистолету
в руках держит.
И хотя на другой день
в газетах было объявлено, что эти завтраки не
имели политического характера, но буржуа только хитро подмигивает, читая эти толкования, и, потирая
руки, говорит: «Вот увидите, что через год у нас будут рябчики! будут!» И затем,
в тайне сердца
своего, присовокупляет: «И, может быть, благодаря усердию республиканской дипломатии возвратятся под сень трехцветного знамени и страсбургские пироги».
— Я живу здесь по моим делам и по моей болезни, чтоб
иметь доктора под
руками. Здесь,
в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, — проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы
в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем
своего достоинства.
— Это, значит, все-таки у Лукина сила
в руках была, — подхватил Кадников. Не
имея удачи рассказать что-нибудь о мошенниках или силачах, он решился по крайней мере похвастаться
своей собственной силой и прибавил: — Я вот тоже стул за переднюю ножку поднимаю.
— Эти наши солдаты такой народ, что возможности никакой нет! — говорил он, ведя
свою спутницу под
руку. — И я, признаться сказать, давно желал
иметь честь представиться
в ваш дом, но решительно не смел, не зная, как это будет принято, а если б позволили, то…
Про героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие
имели на
своей совести
в тысячу раз грязнейшие пятна. Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была
в слезах и держала
в руках письмо. Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля
руку и сел.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие,
в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и
имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о
своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам
в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало,
в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с
своей обстановкой мелькнули
в его воображении
в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь
своим воспоминаниям, дотронулся
рукою до кармана,
в котором лежало это милое для него письмо.
Он сел к столу, достал
свои тетради — дневник и тетрадь,
в которой он
имел обыкновение каждый вечер записывать
свои будущие и прошедшие занятия, и, беспрестанно морщась и дотрагиваясь
рукой до щеки, довольно долго писал
в них.
Невдалеке от нее сидела такожде особа женского пола, маленькая, черномазенькая — особа, должно быть, пребеспокойного характера, потому что хоть и держала
в своих костлявых
руках работу, но беспрестанно повертывалась и прислушивалась к каждому, кто говорил,
имея при этом такое выражение, которым как бы заявляла: «Ну-ко, ну, говори!..
— Вы думаете или нет, но это необходимо заранее
иметь в виду, потому что когда это случится, так поздно поправлять. Вы знаете, как нынешний государь строго на это смотрит, — он на ходатайствах об усыновлении пишет
своей рукой: «На беззаконие нет закона».
В то время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и
имея в голове одну только мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину
своего визита, Иван Петрович распростер перед ним
руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
Робость
имеет страшную, даже и недавно, всего еще года нет, как я его вечерами сама куда нужно провожала; но если расходится, кричит: «Не выдам
своих! не выдам, — да этак
рукой машет да приговаривает: — нет; резать всех, резать!» Так живу и постоянно гляжу, что его
в полицию и
в острог.
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы
своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и,
имея в одной
руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся,
руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
В той местности, откуда он был родом, люди, носящие сермяжные свиты,
имеют обыкновение выражать
свою любовь и уважение к людям
в сюртуках посредством низких, почти до земли, поклонов и целования
руки.
Власть находится
в руках людей таких же, как все, т. е. таких, которые всегда или часто готовы пожертвовать общим благом для
своего личного, с тою только разницею, что люди эти не
имеют умеряющей их силы противодействия насилуемых и подвержены всему развращающему влиянию власти.
«Но это не тот мир, который мы любим. И народы не обмануты этим. Истинный мир
имеет в основе взаимное доверие, тогда как эти огромные вооружения показывают явное и крайнее недоверие, если не скрытую враждебность между государствами. Что бы мы сказали о человеке, который, желая заявить
свои дружественные чувства соседу, пригласил бы его разбирать предлежащие вопросы с заряженным револьвером
в руке?
Результат перешел за пределы его ожиданий. Ни помпадуры, ни закон — ничто не настигает полудикую массу. Ее настигает только «планида» — и дорого бы он дал
в эту минуту, чтобы
иметь эту «планиду»
в своих руках.
— Так отчего же, скажите, — возразил Бельтов, схватив ее
руку и крепко ее сжимая, — отчего же, измученный, с душою, переполненною желанием исповеди, обнаружения, с душою, полной любви к женщине, я не
имел силы прийти к ней и взять ее за
руку, и смотреть
в глаза, и говорить… и говорить… и склонить
свою усталую голову на ее грудь… Отчего она не могла меня встретить теми словами, которые я видел на ее устах, но которые никогда их не переходили.
Вы можете себе представить, сколько разных дел прошло
в продолжение сорока пяти лет через его
руки, и никогда никакое дело не вывело Осипа Евсеича из себя, не привело
в негодование, не лишило веселого расположения духа; он отроду не переходил мысленно от делопроизводства на бумаге к действительному существованию обстоятельств и лиц; он на дела смотрел как-то отвлеченно, как на сцепление большого числа отношений, сообщений, рапортов и запросов,
в известном порядке расположенных и по известным правилам разросшихся; продолжая дело
в своем столе или сообщая ему движение, как говорят романтики-столоначальники, он
имел в виду, само собою разумеется, одну очистку
своего стола и оканчивал дело у себя как удобнее было: справкой
в Красноярске, которая не могла ближе двух лет возвратиться, или заготовлением окончательного решения, или — это он любил всего больше — пересылкою дела
в другую канцелярию, где уже другой столоначальник оканчивал по тем же правилам этот гранпасьянс; он до того был беспристрастен, что вовсе не думал, например, что могут быть лица, которые пойдут по миру прежде, нежели воротится справка из Красноярска, — Фемида должна быть слепа…
«Как по недостаточности моего звания, — говорю, — владыко святый, жена моя каждый вечер, по неимению работницы, отправляется для доения коровы
в хлев, где хранится навоз, то я, содержа на
руках свое малое грудное дитя, плачущее по матери и просящее груди, — как груди дать ему не
имею и чем его рассеять, не знаю, — то я, не умея настоящих французских танцев, так с сим младенцем плавно пожидовски прискакую по комнате и пою ему: „тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота“ или что другое
в сем роде невинного содержания, дабы оно было утешно от сего, и
в том вся вина моя».
— Запоминайте лица, костюмы, походку людей, которые будут приходить
в эту квартиру. Людей, похожих друг на друга, — нет, каждый
имеет что-нибудь
своё, вы должны научиться сразу поймать это
своё в человеке —
в его глазах,
в голосе,
в том, как он держит
руки на ходу, как, здороваясь, снимает шапку. Эта служба прежде всего требует хорошей памяти…
Когда Евсей служил
в полиции, там рассказывали о шпионах как о людях, которые всё знают, всё держат
в своих руках, всюду
имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая
в охрану, каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата, и ни слова не говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
— Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу:
имею, мол,
в руках след подозрительных людей. Поехали. Кто таков? Русый, который котлету ел, говорит — не ваше дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается. Едем
в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг русый вчера назвал
своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу на Новый год награду!